«Я видел свою задачу в том, чтобы навести градостроительный порядок»
Архитектор Сергей Скуратов – о концепции, представленной его бюро на конкурс по развитию комплекса ГМИИ им. А.С. Пушкина.
Превратить россыпь разнородных зданий в современный культурный кластер, музейный городок с единым общественным пространством, притягательным для посещения вне зависимости от графика работы экспозиций – такая задача в целом ставилась перед участниками закрытого конкурса на архитектурную концепцию для ГМИИ им. А.С. Пушкина. Решая ее, следовало отреагировать на множество проблем и противоречий, с которыми сегодня столкнулся музей. Победитель уже известен, им стало бюро «Проект Меганом» Юрия Григоряна. Но поскольку речь идет об уникальном для России опыте модернизации и развития музейного комплекса мирового значения, отдельного внимания достойны все три предложения. Эта публикация посвящена работе бюро «Сергей Скуратов Architects», которое постаралось дать комплексный, развернутый ответ на максимум вопросов, поставленных в TЗ.
В проекте, разработанном авторским коллективом под руководством Сергея Скуратова, территория городка осмысляется как целостный градостроительный ансамбль. Формируется новая четырехчастная композиция, ядром которой остается основное здание Музея. Вокруг него группируются три маленьких «квартала» из других зданий и четыре равнозначные пешеходно-парковые зоны.
Одна из композиционных осей проходит по линии главного фасада здания Клейна. Слева и справа, на равном расстоянии, ее поддерживают два новых сооружения – Входной павильон (общая площадь – 7000 кв.м) со стороны Гоголевского бульвара и Депозитарно-реставрационный выставочный центр (ДРВЦ, 20 000 кв.м) на востоке комплекса. От ДРВЦ к началу Остоженки прочерчен луч, открывающий вид на Храм Христа Спасителя.
Новые объекты – обоснованно разной высоты, но нарисованы по единому пропорциональному модулю, за который принят портик здания Клейна. Входной павильон располагается над подземной автостоянкой (6000 кв.м.). В него ведет и новый выход со станции Кропоткинская.
Многоуровневое пространство павильона – репрезентативно-информационный «хаб» музейного комплекса, а также место проведения лекций, концертов, выставок – самостоятельный культурный центр, работающий и после закрытия музея.
Новое здание ДРВЦ в версии Скуратова – сильный архитектурный образ, предлагающий решение накопившихся проблем с точки зрения функциональной и градообразующей роли одного из главных музейных зданий страны.
Все объекты комплекса связывает развитая подземная инфраструктура. Каждый из сформированных вокруг главного здания кварталов получает свой транспортно-разгрузочный узел.
Несмотря на цельную и ясную градостроительную идею, выразительную архитектуру, глубину и тщательность проработки, данный проект не победил в конкурсе. О том, почему так произошло, о сути и деталях концепции и авторском понимании развития и потребностей музейного комплекса, мы поговорили с руководителем бюро Сергеем Скуратовым.
Сергей Александрович, Вы представили, с одной стороны, очень подробный, с другой стороны, смелый, в чем-то даже радикальный проект. Возведение новых зданий предполагает перенос автозаправочной станции 1930-х годов и снос флигелей усадьбы Глебовых. На пресс-коференции по итогам конкурса говорилось, что основная претензия жюри к проекту состояла именно в этом решении. Как Вы можете это прокомментировать?
Я не согласен с тем, что проект радикальный. Он решает определенный набор задач, поставленных перед нами временем, городом и самим музеем, и решает их, поверьте, наиболее бережным из возможных разумных способов. И, говоря о различиях конкурсных проектов, нужно начинать не с предложенных решений, а с разницы в нашем понимании задач.
Я бы не взялся за этот конкурс, если бы воспринимал его как задачу резкого увеличения музейной «жилой площади» путем застройки дворов между старыми домишками максимально допустимыми по величине зданиями. Я не понимаю, как можно обосновывать это логикой охраны памятников и объявлять «победой сохранения». Музеи Ватикана тоже нуждаются в новых зданиях, но вряд ли кому-то придет в голову строить их посреди площади собора Св.Петра.
Отношение к архитектурному наследию в старых городах требует не демонстрации нервической чувствительности перед журналистами, а экспертной логики и профессиональной ответственности. Если мы целиком признаём эту зону архитектурным наследием, то забивать ее немасштабными зданиями как кладовку чемоданами – это не сохранение, а убивание исторической среды. Логичнее и правильнее тогда вообще ничего там не строить, а вернуть туда усадебные сады и устроить конкурс на «изысканное» мощение. Будет честнее и дешевле.
Но решение ГПЗУ Москомархитектуры, которое разрешало снос флигелей усадьбы Глебова с условием сохранения небольшого углового фрагмента фасада (а это не более 3-4% здания), обсуждали тоже не дураки.
Дело ведь не только в том, что ГМИИ не хватает площадей. Наоборот, в последние 20 лет город щедро отдавал музею окружающие здания и территории. Дело в том, что в течение более чем ста лет Музей был лишен возможности концептуально-архитектурного планирования в тех масштабах, которые он заслуживает. Когда все эти годы Ирина Александровна Антонова боролась за новый, большой проект реконструкции, она боролась не за площади, а за возможность масштабного стратегического проектирования. Причем на том уровне, на котором это делали Цветаев, Клейн и Нечаев-Мальцов.
Тогда ради строительства Музея снесли целый московский квартал и создали выдающееся здание, выдающийся архитектурный ансамбль в городе. Сейчас, через сто лет, я предложил концептуальное градостроительное видение его современного развития. Демонтаж художественно невыразительного, сильно разрушенного и искаженного исторического флигеля – абсолютно осмысленный акт, творческая и профессиональная позиция.
Наш проект – перспектива, полномасштабный, стратегический план развития территории уникального музейного комплекса. Другого шанса у Музея и у Москвы может долго не быть. Такие грандиозные реконструкции происходят редко, раз в столетие. Это выбор в пользу создания в Москве современного активного художественного Музея, уникального общественного и музейного пространства, полноценной современной технологии и коммуникации.
Куда при этом переезжает бензоколонка?
Я исходил из того, что вопрос о ее переносе уже решен, и было постановление, предлагающее расположить эту бензоколонку на Болотной площади, где ей было бы гораздо лучше, особенно на фоне современного ей Дома на Набережной. Об этом и о возможности проектировать на этом участке, как и на участке под флигелем Глебовых, говорили организаторы конкурса, собственно вы об этом писали, насколько я помню. Конечно, упрекая меня фактически в выполнении заданных ими условий, организаторы, они же члены жюри, поставили себя в странное положение. Но, вернемся к делу.
Посреди культурного кластера присутствие бензоколонки весьма сомнительно со всех точек зрения. Это малая форма, типовой городской дизайн, как автобусные остановки, скамейки и фонари. Это не архитектура, они легко переносятся. Еще недавно точно такая же бензоколонка стояла на улице Черняховского, говорят, что ее снесли, не знаю, заметила ли это охрана памятников. Думаю, что в Болотную площадь ее можно было бы красиво вписать, проведя, например, молодежный архитектурный конкурс. Я понимаю, что для чиновников, находящихся под прессом организаций, охраняющих наследие, перенос бензоколонки и снос давно изуродованного, не сохранившего первоначальный исторический облик флигеля усадьбы Глебовых – болезненны. Но я не боюсь объяснять свою позицию, и объяснял ее Рустаму Рахматуллину (один из основателей и координатор Общественного движения «Архнадзор» - прим.ред.). Он мне ответил, что какой бы красивой ни была концепция, архитекторы устраивают охранителей, когда ничего не ломают. Я возразил, что, сохраняя все старое, нельзя построить новое.
Город не бесконечен, и в нем все меньше воздуха и движения, и даже для реконструкции нужно пространство. Старые города во всем мире тесные, низкие, часто многократно перестроенные и гнилые. Это печальная реальность. Они постепенно умирают, выживают только шедевры или важные фрагменты исторической среды, если общество признает их таковыми и готово выделять большие деньги на их реставрацию и содержание. Сколько можно напоминать о бароне Османе, который уничтожил тысячи старых парижских домов, но обеспечил Парижу условия для жизни и развития?! Это всегда сложное решение, всегда нелегкий выбор. Но сравнимы ли по важности защита трех нелепых бензиновых грибков и задачи развития Пушкинского музея?
Диалектика развития состоит в том, что историки должны защищать старину, а архитекторы должны создавать идеи, предлагать решения, открывать горизонты, показывать перспективу. А экспертное сообщество и город должны выбрать, найти золотую середину, соблюсти баланс между цельностью исторической среды, художественной ценностью отдельных зданий и яркой современной функциональностью. Но архитектор, избегающий вызовов реальности и послушный лишь историкам, – это нонсенс. Это все равно, что сказать конструктору и дизайнеру автомобиля: «Создай новую модель, увеличив вдвое скорость, маневренность и безопасность, но не смей трогать ни одного узла и ни одной формы, это наше наследие».
Кто убедит меня в том, что я, как архитектор, должен слушать только историков, которые хотят сохранить покосившийся флигель, но не должен слушать жителей окраин, которые хотят добраться прямо до музея на машине или метро; пожилых, которые хотят подняться в музей на эскалаторе; музейных сотрудников, которые ждали для музея стратегически сильного, яркого архитектурного решения; инвалидов, которым нужен просторный лифт; учителей и родителей, которые не хотят, чтобы дети бегали перед машинами на дороге между корпусами музея; студентов, которые хотят по вечерам слушать в музее концерты и публичные лекции, заниматься там в кафе; и вообще всех тех, кто, как принято сейчас во всем мире, хотят видеть музейную жизнь прямо из города, просто проходя мимо? Все это есть в моем проекте. А хотите сохранять конюшенные сараи – ставьте туда лошадей, как в Шантильи.
Входной павильон, вынесенный в моем проекте на место бензоколонки – важнейшая, неотъемлемая часть концепции. Во всем мире музеи делают это – меняют, многократно увеличивая, входные зоны, открываются городу, вступают в сложное, разнообразное взаимодействие с всем обществом, от младенцев до стариков.
Музеи перестали быть тихой обителью для избранных. Нельзя вдруг стать современным музеем, реализовать современные программы, отремонтировав ближайший особнячок и тесно напихав домиков в соседние дворы. Нужны подземные парковки, связь с метро, пешеходная структура, независимые погрузочные узлы, логистика, лифты и эскалаторы, музейные кафе и магазины, концертные и лекционные залы, открытые площади, подиумы и пандусы, с которых можно видеть городские и музейные перспективы, легко считывать современную визуальную информацию. Нужна, наконец, смелая и яркая современная архитектура.
Мы в своем проекте взялись подумать обо всем, я готов ответить на все вопросы и запросы музейщиков и зрителей, включая современное и деликатное функциональное обновление главного здания.
Почему уже на этом этапе Вы сочли важным показать проект его реконструкции? Судя по анонсу и результатам конкурса, от архитекторов в первую очередь ожидались предложения по организации общественного, наземного пространства?
Главное здание – сердце всего комплекса. Какой смысл делать что-то с окружающим пространством и объектами, если сердце больное? С одной стороны, оно нуждается в современной, удобной системе пространственных связей, в логистике, в технологичной системе доступа. С другой стороны, это памятник, с которым практически ничего нельзя сделать. Здесь нужна очень тонкая, бережная операция. Проект предусматривает появление нового подземного этажа, расчистку засыпанных помещений имеющегося цокольного, строительство эскалаторов и лифтов, связывающих все уровни.
Два лифта, лестницу и эскалаторы я предложил сделать со стороны Малого Знаменского переулка в отдельно стоящем стеклянном тамбуре, другие – установить в двух существующих внутренних дворах. Я предлагаю перекрыть их светопрозрачными конструкциями, за счет чего также создаются дополнительные площади. При этом историческая архитектура Клейна абсолютно не затрагивается. Вообще, внутри исторического здания ничего больше не меняется, а все новое деликатно интегрируется в старую структуру.
Для Депозитарно-реставрационного выставочного центра на участке между Домом Верстовского (отдел графики) и Домом Стуловых (административно-библиотечный корпус) Вы предложили построить целостное, протяженное здание с арочным проемом, «огибающим» одну из исторических построек, переданных музею. Какова роль нового объекта?
Это самое сложное место комплекса. Беспорядочное скопление разношерстных зданий и разобщенных дворов. Здесь и отреставрированные памятники, и новоделы, и неудачные реконструкции. Специфика исторической застройки Москвы такова, что дворовые территории никогда не были публичными, а музею требуется создать из них открытое общественное пространство. Я видел свою задачу в том, чтобы навести градостроительный порядок в абсолютно бессистемной, разрушенной среде, в развитии которой уже не осталось никакой логики, кроме фрагментарного освоения присоединенных земель. Но градостроительные ансамбли так не формируются. Здесь нужен сильный собирательный момент и одновременно – очень простая и чистая вещь, которая объединит вокруг себя разнородные элементы.
Мое здание – как хороший воспитатель в детском саду, где все ходят на головах. Исторический корпус под его аркой, полностью сохраненный и поднятый на новый фундамент, – как замковый камень, вокруг него закручивается все пространство. Здесь соединяются семь дворов, получившихся в этой части территории, формируется просторная площадь, без которой музейный комплекс – не комплекс, а старый склад с набросанными сундуками.
Длинная пологая лестница с широкой видовой террасой над новой площадью – это важнейший прием в создании общественного пространства. Он создает эффект праздничной торжественности, организует движение и открывает прекрасные перспективы на окружающие исторические здания.
Мне было важно подчинить этот хаос главной композиционной логике, поэтому две оси, которые я провел от ДРВЦ к Храму Христа Спасителя и к началу Остоженки, – суть концепции, а новое здание – ее опорный хребет.
Какие материалы Вы выбрали для его строительства?
Кортен-сталь. Это современный материал, который изобретен в конце 20-го века. Вечный материал, который никогда не состарится. Через год-два красиво проржавеет, станет рыжим, теплым и бархатным, в нашем климате это очень красиво, он может стоять в таком виде еще тысячу лет. Он не заигрывает с историей, а мне очень важно было сделать современный жест, который не заигрывал бы с историей. Жест – сильный и одновременно деликатный.
Ведь это здание, как фантом. В зависимости от взгляда и ракурса меняет свою архитектуру. Ламели, которые стоят с разным ритмом под разными углами, делают его либо полностью металлическим, либо абсолютно стеклянным, прозрачным. Мне нравится работать с кортеном – в районе Донского монастыря сейчас возводится жилой дом по моему проекту, целиком в этом материале. Кортен – это и скульптуры Ричарда Серра, и многие музеи современного искусства в мире.
Какие примеры Вы считаете удачными в мировой практике строительства и развития музейных комплексов?
Мне нравятся любые музеи, в которых соединяется история и современность, есть деликатное отношение к старине, к классике, и в то же время присутствуют инновационные пространственные решения и объекты. Мне нравятся архитектурные проекты, которые на годы вперед закладывают концептуальное и стратегическое развитие музея. Таких много в Испании. У Энрико Собехано, члена Жюри этого конкурса, кстати, отличные проекты. У Франсиско Мангадо. Как отдельные здания хороши проекты Герцога и де Мерона в США и в Испании. Мне очень нравятся музеи Стивена Холла и Дэвида Чипперфильда. Если говорить о развитии музеев – замечательная постмодернистская пристройка Роберта Вентури к Лондонской национальной галерее. Это было очень давно и в другой парадигме, но все равно в ней чувствуется дух времени. Мне тоже очень важно уловить дух времени.
Если дух времени – конформизм, незаметность, робкие топтания на месте, то я с этим не согласен. Художник не может быть незаметным, он должен быть ярким, не бояться оставлять свой идентичный след. Если незаметность становится трендом, если все существующее становится более ценным, чем то, что мы можем сделать, то получается, что смысл работы архитектора сводится к сохранению, но это совсем другая профессия. Мне кажется, ГМИИ сейчас нуждается в выразительном жесте, нельзя спустя 100 лет делать что-то вялое и робкое.
Меня вообще очень расстроило ощущение того, что в этой истории за деревьями не увидели леса. Очень много разговоров о частных «красивостях», о мелочах – о поверхностях, фактурах, о мраморе, граните, каменных разводах, рисунках мощения и бронзовых полосочках. А о сильной стратегической архитектурной концепции развития, о градостроительном масштабе как будто нет и речи. Я не знаю, каким образом в голове у Юры Григоряна, умного и прекрасно понимающего ситуацию архитектора, возникла идея «ризосферы» в качестве ключевого образа проекта. Что это – скрытая жесткая ирония или, как в известном анекдоте, «оговорка по Фрейду»? Но получилась довольно страшная метафора, ведь ризосфера – это узкая полоска, кольцо земли, примыкающей к корням деревьев, и сегодня есть реальный риск того, что, кроме узких полосок земли, ничего не останется в тесном, замкнутом и плотно застроенном музейном квартале.
Как Вы относитесь к прозвучавшему со стороны жюри предположению, что в проекте победителя при доработке могут быть использованы сильные стороны работ других участников?
Это очень странное предположение. Я не очень представляю, в какой форме это возможно, и не думаю, что Юра Григорян будет что-то заимствовать из моего проекта или из проекта Володи Плоткина.
Что значил этот конкурс для Вас? Не жалеете, что приняли в нем участие?
Если Вы спрашиваете о чем-то негативном, то скажу о том, что мне кажется важным для развития экспертного и общественного взаимодействия. Если пресса правильно процитировала слова Александра Кибовского о том, что сохранение бензоколонки – прекрасный итог, и он не стал даже рассматривать проект, который предлагает какие-то сносы, то мне стыдно за него, особенно перед архитекторами, которые два месяца не вылезали из мастерской, почти круглосуточно работая над проектом. Знать условия конкурса и внимательно изучить все конкурсные проекты, даже если их целых три, – его прямая обязанность как члена жюри и как городского чиновника. Это проявление возмутительного профессионального неуважения.
Все остальное очень хорошо. Мне была необыкновенно интересна сама тема, я регулярно хожу в Пушкинский музей, люблю его, и очень обрадовался, когда получил приглашение принять участие в этом конкурсе. Конечно, хотел выиграть, сделать крупный общественный объект, предложить качественные и красивые решения. Всю жизнь волей обстоятельств занимаюсь жильем, но в жилых домах возможности архитектора специфически ограничены. У меня был шанс победить в конкурсе на проект реконструкции Театра оперы и балета в Перми. Тогда выбрали Дэвида Чипперфильда, но я до сих пор с удовольствием показываю тот проект как одну из своих лучших работ. Сейчас выбрали Юру Григоряна, я рад за любимого коллегу и друга, но наш проект для ГМИИ я считаю сильным, современным и актуальным, и в том виде, в котором он задуман, он останется в моем портфолио.
Команда проекта:
Сергей Скуратов – творческий руководитель и главный архитектор проекта
Джел Гемеджи, Игорь Голубев, Наталья Золотова, Иван Ильин, Егор Королев, Виктор Обвинцев, Илья Самсонов, Стас Субботин, Кристина Ухина
При участии: Ксения Алексеева, Сергей Безверхий, Юлия Любцова, Иван Матвеев, Антон Терентьев, Антон Чурадаев
Официальный сайт архитектурного бюро: skuratov-arch.ru
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
- Foster + Partners (43)
- Zaha Hadid architects (35)
- UNStudio (28)
- MVRDV (23)
- Henning Larsen Architects (20)
- Kengo Kuma & Associates (15)
- Richard Meier & Partners (14)
- Coop Himmelb(l)au (12)
- Renzo Piano Building Workshop (11)
- Fuksas (8)
- FOGA (8)
- UNK project (8)
- Shigeru Ban Architects (7)
- A-cero (5)
- Morphosis (4)
- Окна (15)
- Стены (11)
- Энергосберегающие конструкции (10)
- Светопрозрачные конструкции (9)
- Фасады (7)
- Теплоизоляционные конструкции (7)
- Напольные покрытия (5)
- Акустические панели (5)
- Солнечные панели (5)
- Кровля (5)
- Вентиляционные системы (5)
- Двери (5)
- Потолки (4)
- Декоративные модули (4)
- Охлаждающие системы (4)
- Заха Хадид (Zaha Hadid) (39)
- Норман Фостер (Norman Foster) (37)
- Кенго Кума (Kengo Kuma) (15)
- Стивен Холл (Steven Holl) (13)
- Даниэль Либескинд (Daniel Libeskind) (12)
- Доминик Перро (Dominique Perrault) (11)
- Жан Нувель (Jean Nouvel) (10)
- Массимилиано Фуксас (Massimiliano Fuksas) (10)
- Фрэнк Гери (Frank Gehry) (10)
- Мануэль Готран (Manuelle Gautrand) (8)
- Моше Сафди (Moshe Safdie) (6)
- Марсиу Коган (Marcio Kogan) (5)
- Арата Исодзаки (Arata Isozaki) (4)
- Маттео Тун (Matteo Thun) (4)
- Бернар Чуми (Bernard Tschumi) (2)
- Союз московских архитекторов (СМА) (53)
- МАРШ (51)
- Музей Архитектуры им. A.В.Щусева (34)
- Москомархитектура (34)
- Институт медиа, архитектуры и дизайна «Стрелка» (26)
- НИ и ПИ Генплана Москвы (20)
- Галерея ВХУТЕМАС (19)
- ГМИИ им. А.С.Пушкина (19)
- ЦДА (17)
- Фонд Сергея Чобана - Музей архитектурного рисунка (16)
- ИЦ "Сколково" (15)
- Музей Москвы (15)
- Центр дизайна ARTPLAY (13)
- ЦСИ Винзавод (12)
- Союз архитекторов России (12)
- АРХ Москва (53)
- Международный конкурс архитектурного рисунка АрхиГрафика (53)
- Фестиваль Зодчество (35)
- Генетический код (25)
- АрхиГрафика (20)
- Архстояние (17)
- Московская Биеннале Архитектуры (17)
- АРХИWOOD (14)
- Венецианская биеннале архитектуры (13)
- PinWin.ru (11)
- Московский урбанистический форум (Moscow Urban Forum) (10)
- iSaloni (9)
- Фестиваль "Световая архитектура" (9)
- Премия Авангард (8)
- Золотое сечение (7)
О проекте
Любое использование материалов сайта приветствуется при наличии активной ссылки.
Будьте вежливы,
не забудьте указать источник информации (www.archplatforma.ru),
оригинальное название публикации и имя автора.